В нормальных условиях нация неизбежно выделяет свою
аристократию, потому что сама сущность высоких проявлений
культуры глубоко аристократична: лишь немногие способны делать
что-то такое, чего не может делать большинство (будь то сфера
искусства, науки или государственного управления). Не
обязательно такие люди должны принадлежать к аристократии по
происхождению, но само наличие аристократической среды,
соответствующих идеалов и представлений в обществе для
стимуляции успехов в этих видах деятельности абсолютно
необходимо. Общественная поляризация рождает высокую культуру,
усредненность, эгалитаризм -- только серость. Та российская
культура, о которой идет речь, создавалась именно на разности
потенциалов (за что ее так не любят разного рода "друзья
народа"). Характерно, что одно из наиболее распространенных
обвинений Петру Великому -- то, что он-де вырыл пропасть между
высшим сословием и "народом", формально вполне вздорное (ибо
как раз при нем были открыты широкие возможности попасть в это
сословие выходцам из "народа", тогда как прежде сословные
перегородки были почти непроницаемы), -- имеет в виду на самом
деле эту разность. Хотя культура образованного слоя
дореволюционной России давно перестала быть господствующей,
подспудное чувство неполноценности по отношению к ней порождает
у члена современного "образованного сословия" даже иногда плохо
осознаваемую враждебность. Лиц, сознательно ориентирующихся на
старую культуру, среди нынешних интеллигентов до недавнего
времени было относительно немного: такая ориентация не связана
жестко с происхождением (создающим для нее только
дополнительный стимул), а зависит в основном от предпочтений,
выработавшихся в ходе саморазвития, а именно условия
становления личности интеллектуала в советский период менее
всего располагали к выбору в пользу этой культуры. Однако
наличие в обществе хотя бы некоторого количества ее духовных
наследников и приверженцев усиливает эти чувства, поскольку
предполагает (пусть и молчаливое) противостояние между людьми
разной культурной ориентации. Следует заметить, что
образованные по-советски люди оказались даже в большем
отдалении от традиционных ценностей и понятий, чем простой
народ, ибо заглотили большую порцию отравы (советская культура,
с точки зрения нормального, несоветского человека, есть
антикультура). Люди же, в меньшей степени приобщенные к
культуре (которая была в эти годы советской, и никакой другой),
оказались в относительно меньшей мере затронуты порчей. Поэтому
в нем, как ни странно, до некоторой степени сохранилось как бы
некое понятие о подлинной культуре, о том, чем она была раньше.
И отсюда -- традиционное уважение к "барину" как носителю этой
культуры, то есть дореволюционному интеллектуалу. Мужик
"барина", конечно, не любил, но прекрасно отдавал себе отчет в
том, чем тот от него отличается, -- за то, собственно, и не
любил, что ему не приходило в голову почитать себя с ним
"ровней". Но даже ненавидя его, мужик смутно понимал, что в
"барине" есть что-то такое, чего не хватает ему самому и что в
глубине души он не мог не уважать. Советский же интеллигент хот
"барина" в чем-то как бы и "любит" (почитая его себе "ровней" в
социальном смысле), но, в сущности, не уважает, считая себя не
менее "культурным" (да еще, пожалуй, -- более, ибо советская
культура, по его разумению, "выше" и "прогрессивнее"), и своего
сущностного отличия от него даже и не осознает, так как
критерии этого отличия часто ему неведомы.
Да и нельзя сказать, чтобы современные интеллектуалы
хорошо представляли себе облик своих дореволюционных
предшественников. Доходит до того, что в качестве общих мест
фигурируют самые нелепые представления. Мне уже приходилось в
свое время ("Москва", 1992, No 2-4) писать по поводу
смехотворного тезиса о "чиновничестве", не допускающем в свою
среду "образованных разночинцев", из чего якобы и произошла
"интеллигенция". Для некоторых невежественных советских
историков это было нормально (откуда им знать положения "Устава
о службе гражданской", не полезут же они, в самом деле,
разбираться в системе гражданского чинопроизводства,
персональном составе и образовательном уровне тех групп
интеллектуального слоя, о котором им вздумается порассуждать),
но сходные мотивы можно встретить и у людей как будто несколько
другого культурного уровня. На страницах "Нового мира" тоже
довелось читать, что "возникновение маргинального "ордена"
интеллигенции" было обусловлено "архаичностью российской табели
о рангах" (последняя вообще очень часто предстает как какое-то
специфическое российское "чудо-юдо", шокирующе действуя на
советско-интеллигентские мозги, хотя представляет собой
совершенно нормальное и необходимое типично европейское
явление, имеющее место и в настоящее время во всех
цивилизованных государствах). Да и вообще, из-за слабого
знакомства с реалиями других европейских стран пресловутую
"особость" России (не важно -- отрицательно или положительно ее
толкуя) часто ухитряются видеть как раз там, где ее нет.
Социальный слой носителей российской культуры и
государственности был уничтожен вместе с культурой и
государственностью исторической России в результате
большевистского переворота. В течение полутора десятилетий
после установления коммунистического режима было в основном
покончено с его остатками, и одновременно шел процесс создания
"новой интеллигенции", предопределивший нынешнее положение с
интеллектуальным слоем в нашей стране. В основе этого лежали
следующие обстоятельства.
Большевистскую революцию российский интеллектуальный слой
встретил, естественно, резко враждебно. Более того, он был
единственным, кто оказал ей сразу же активное вооруженное
сопротивление -- еще в то врем (осень 1917 -- зима 1918 года),
когда крестьянство и даже казачество оставались пассивны. Хотя
в сопротивлении непосредственно участвовала лишь небольшая
часть этого слоя (большинство и его членов оказались не на
высоте, проявив крайнее недомыслие, нерешительность и
трусость), но среди тех, кто оказывал противодействие
установлению большевистской диктатуры в стране, его
представители составляли до 80 -- 90 процентов. Именно такой
состав имела на первых порах Добровольческая армия и
аналогичные ей формирования на других фронтах (из 3683
участников "Ледяного похода" более трех тысяч были офицерами,
юнкерами, студентами, гимназистами и т.п.; на Востоке осенью
1918 года из 5261 штыка Среднесибирского корпуса 2929 были
офицерами, и т. д.). Следует иметь в виду, что к 1917 году
почти все лица "призывного" возраста, имеющие образование,
являлись офицерами. Большевики, со своей стороны, вполне
отдавали себе отчет в том, что их реальными противниками в
гражданской войне были не мифические "капиталисты и помещики",
а интеллигенция -- в погонах и без оных, из которой и состояли
белогвардейские полки.
Вследствие этого красный террор был направлен именно
против интеллектуального слоя. В рекомендациях органам ЧК прямо
указывалось на необходимость руководствоваться при вынесении
приговора профессией и образованием попавших им в руки лиц. В
инструкциях местным органам советской власти по взятию
заложников дл расстрела также указывался круг соответствующих
профессий будущих жертв. Все это тогда ничуть не скрывалось, и
большевистские вожди "историческое оправдание" террора видели
именно в том, что "пролетариату удалось сломить политическую
волю интеллигенции". В результате потерь интеллектуального слоя
от террора, а также голода и эпидемий, явившихся
непосредственным следствием революции, численность его
представителей сократилась на несколько сот тысяч человек.
Примерно такое же число лиц умственного труда оказалось в
эмиграции. Страна не только лишилась большей части своего
интеллектуального потенциала, но старый интеллектуальный слой
вовсе перестал существовать как социальная общность и
общественная сила. В отношении остатков этого слоя, которому,
как считали коммунистические идеологи, "вполне заслуженно
пришлось изведать участь побежденного", проводилась
целенаправленна репрессивная политика. Ставилась задача,
во-первых, как можно быстрее заменить представителей "старой
интеллигенции" в сфере их профессионального труда "советской
интеллигенцией", во-вторых, лишить их вообще возможности
заниматься умственным трудом (предлагалась, в частности,
земледельческая колонизация, переучивание для физического труда
в промышленности, а также упразднение вовсе некоторых видов
деятельности, которыми могли заниматься лишь преимущественно
старые специалисты) и, в-третьих, не допустить проникновения в
"новую интеллигенцию" детей интеллигенции дореволюционной -- с
тем, чтобы естественная убыль старого интеллектуального слоя не
могла сопровождаться "замещением его хотя бы в тех же размерах
из той же среды". Новый интеллектуальный слой с самого начала
создавался на принципах, во многом противоположных
дореволюционным. Но самое существенное то, что он, исходя из
социологических концепций новых правителей, должен был иметь
как бы "временный" характер. Интеллектуальный слой, и без того
плохо вписывающийся своим существованием в марксистские схемы
"классового общества", как бы постоянно "путался под ногами" у
теоретиков марксизма. Согласно воззрениям строителей нового
общества, в будущем он вообще не должен был существовать.
Становление системы образования имело основной целью
способствовать достижению полной "социальной однородности".
Понятно, что интеллектуальный слой, создаваемый исходя из
подобных задач, должен был как бы отрицать собственную сущность
-- сущность элитарного слоя, каковым он является в нормальном
обществе. С другой стороны, практические задачи
государственного выживания до известной степени препятствовали
полной реализации теоретических посылок коммунистической
идеологии. Под знаком противоестественного сочетания этих двух
взаимоисключающих тенденций и проходило становление
интеллектуального слоя в советский период. Так вот, я позволю
себе напомнить, что между интеллектуальным слоем старой России
и современным поистине лежит пропасть -- настолько сильно
отличаются все их основные характеристики, и попытки
предъявлять требования обеспечить для нынешнего
интеллектуального слоя то положение, которое занимал в обществе
дореволюционный, есть попытки с негодными средствами. Прежде
всего, интеллектуальный слой дореволюционной России был
сравнительно немногочисленным, он насчитывал 2 -- 3 млн.
человек, составляя около 3 процентов населения страны. Наиболее
значительная часть его была занята в управлении частным
сектором экономики. (Среди лиц интеллектуальных профессий
насчитывалось до 300 тыс. разного рода учителей и
преподавателей, до 50 тыс. ИТР (в том числе около 10 тыс.
инженеров), 80 -- 90 тыс. медиков (в том числе до 25 тыс.
врачей), около 20 тыс. ученых и преподавателей вузов, 60 тыс.
кадровых офицеров и военных чиновников, 200 тыс. духовенства.)
Тогда как в советское время важнейшим обстоятельством,
оказавшим решающее влияние на большинство проблем, связанных с
обликом и положением интеллектуального слоя, стал быстрый,
искусственный и гипертрофированный рост его численности.
Подготовка специалистов и развитие сети учебных заведений
форсировались практически на всех этапах истории советского
общества, ибо были прямо связаны с целью лишить
интеллектуальный слой особого привилегированного статуса путем
"превращения всех людей в интеллигентов". Темпы подготовки
инженеров и других специалистов массовых интеллигентских
профессий намного опережали реальные потребности экономики
(особенно в производственной сфере) и диктовались главным
образом пропагандистскими и политическими соображениями.
Начиная с 20-х годов перед политическим руководством стояла,
кроме всего прочего, и проблема обеспечения лояльности
интеллектуального слоя, недопущение возможности оппозиции с его
стороны. Для этого важно было, во-первых, исключить
корпоративную общность и солидарность отдельных отрядов этого
слоя (традиции такой общности в дореволюционной России были
достаточно развиты), а во-вторых, всегда иметь возможность
заменить саботирующих или репрессируемых специалистов без
ущерба для дела при массовом характере их сопротивления.
Избыточное увеличение численности решало обе этих проблемы.
Важнейшее значение для увеличения численности
интеллектуального слоя имел, конечно, рост числа студентов,
форсирование которого стало первостепенной заботой советских
властей. Однако общая численность лиц умственного труда росла
еще быстрее количества студентов и была гораздо значительнее,
чем число выпускников учебных заведений, поскольку для
советского строя всегда было характерно (особенно в довоенный
период) так называемое "выдвиженчество" -- массовое назначение
на соответствующие должности для исполнения интеллигентских
функций людей, не получивших соответствующего образования.
Основной скачок численности интеллектуального слоя пришелся на
30-е годы, когда темпы роста за десятилетие составили около 300
процентов, а по лицам с высшим и средним специальным
образованием -- 360 процентов. Второй "всплеск" роста пришелся
на 50 -- 60-е годы, когда по отдельным категориям он составил
до 100 процентов за десятилетие. Оба скачка, как будет показано
ниже, были вызваны идеолого-политическими обстоятельствами.
Практически для всех социально-профессиональных групп
интеллектуального слоя была характерна такая степень
количес
